Неточные совпадения
Он порешил однажды навсегда, что старая
жизнь безвозвратно канула в
вечность и что, следовательно, незачем и тревожить этот хлам, который не имеет никакого отношения к будущему.
«Где это, — подумал Раскольников, идя далее, — где это я читал, как один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что если бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно было поставить, — а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, — и оставаться так, стоя на аршине пространства, всю
жизнь, тысячу лет,
вечность, — то лучше так жить, чем сейчас умирать!
У него не ставало терпения купаться в этой возне, суете, в черновой работе, терпеливо и мучительно укладывать силы в приготовление к тому праздничному моменту, когда человечество почувствует, что оно готово, что достигло своего апогея, когда настал бы и понесся в
вечность, как река, один безошибочный, на вечные времена установившийся поток
жизни.
Сам по себе приваловский дом был замечательным явлением, как живой памятник отошедшего в
вечность бурного прошлого; по еще замечательнее была та
жизнь, которая совершалась под его проржавевшей кровлей.
Мы любим дуб и хотели бы, чтобы он унаследовал
вечность и чтобы в вечной
жизни мы сидели под цветущим развесистым дубом.
Меня всегда мучили не столько богословские, догматические, церковные вопросы или школьно-философские вопросы, сколько вопросы о смысле
жизни, о свободе, о назначении человека, о
вечности, о страдании, о зле.
Во времена моей марксистской молодости один довольно культурный марксист немецкой формации мне говорил с укором, что, в сущности, я человек религиозный, что у меня есть потребность в оправдании смысла
жизни и в
вечности.
И я никак не связывал богослужения со своим ранним исканием смысла
жизни и
вечности.
Я вижу два первых двигателя в своей внутренней
жизни: искание смысла и искание
вечности.
Если допустить существование
вечности адских мук, то вся моя духовная и нравственная
жизнь лишается всякого смысла и всякой ценности, ибо протекает под знаком террора.
Тоска вызывается не только смертью, которая ставит нас перед
вечностью, но и
жизнью, которая ставит нас перед временем.
Религиозная тоска по бессмертию и
вечности, по бесконечной
жизни, не похожей на эту конечную
жизнь.
Вся человеческая энергия направлена вовне, на создание несовершенной, дурной множественности, на поддержание прогресса, закрепляющего закон тления, а не внутрь, не в глубь
вечности, не на победу над смертью и завоевание всеобщей, полной и вечной
жизни.
История лишь в том случае имеет смысл, если будет конец истории, если будет в конце воскресение, если встанут мертвецы с кладбища мировой истории и постигнут всем существом своим, почему они истлели, почему страдали в
жизни и чего заслужили для
вечности, если весь хронологический ряд истории вытянется в одну линию и для всего найдется окончательное место.
После
жизни душа переходит в
вечность; вот
вечность — и я провел с одной стороны овальной фигуры черту до самого края доски.
Да и в самом деле, какая же может быть
вечность с одной стороны, мы, верно, существовали прежде этой
жизни, хотя и потеряли о том воспоминание.
— Какое ребячество! — разуверял я ее, — чего же тут пугаться! Что такое
вечность?
Вечность — это красота, это истина, это добро, это
жизнь духа — все, взятое вместе и распространенное в бесконечность… Мысль об
вечности должна не устрашать, а утешать нас.
Все наши цели и мудрствования, и так называемые дела, тщеславные стремления, карьера и т.д. — все это, если взять в расчет не
вечность, но только нашу коротенькую
жизнь, — все это не стоит, в сущности, того, чтобы колотиться, биться, огорчаться или радоваться, как это делаем мы!
Ты, всякую минуту могущий умереть, подписываешь смертный приговор, объявляешь войну, идешь на войну, судишь, мучаешь, обираешь рабочих, роскошествуешь среди нищих и научаешь слабых и верящих тебе людей тому, что это так и должно быть и что в этом обязанность людей, рискуя тем, что в тот самый момент, как ты сделал это, залетит в тебя бактерия или пуля, и ты захрипишь и умрешь и навеки лишишься возможности исправить, изменить то зло, которое ты сделал другим и, главное, себе, погубив задаром один раз в целой
вечности данную тебе
жизнь, не сделав в ней то одно, что ты несомненно должен был сделать.
Жизнь —
вечность, смерть — лишь миг!
В коридоре часы бьют час, потом два, потом три… Последние месяцы моей
жизни, пока я жду смерти, кажутся мне гораздо длиннее всей моей
жизни. И никогда раньше я не умел так мириться с медленностию времени, как теперь. Прежде, бывало, когда ждешь на вокзале поезда или сидишь на экзамене, четверть часа кажутся
вечностью, теперь же я могу всю ночь сидеть неподвижно на кровати и совершенно равнодушно думать о том, что завтра будет такая же длинная, бесцветная ночь, и послезавтра…
— Будет ли конец нашей любви! — сказал Юрий, перестав грести и положив к ней на плечо голову; — нет, нет!.. — она продолжится в
вечность, она переживет нашу земную
жизнь, и ели б наши души не были бессмертны, то она сделала бы их бессмертными; — клянусь тебе, ты одна заменишь мне все другие воспоминанья — дай руку… эта милая рука; — она так бела, что светит в темноте… смотри, береги же мой перстень, Ольга! — ты не слушаешь? не веришь моим клятвам?
Ему казалось не больше 28 лет; на лице его постоянно отражалась насмешка, горькая, бесконечная; волшебный круг, заключавший вселенную; его душа еще не жила по-настоящему, но собирала все свои силы, чтобы переполнить
жизнь и прежде времени вырваться в
вечность; — нищий стоял сложа руки и рассматривал дьявола, изображенного поблекшими красками на св. вратах, и внутренно сожалел об нем; он думал: если б я был чорт, то не мучил бы людей, а презирал бы их; стоят ли они, чтоб их соблазнял изгнанник рая, соперник бога!.. другое дело человек; чтоб кончить презрением, он должен начать с ненависти!
Да! Верь, о ангел! Верь! Нам надо верить!
Лишь в вере счастье! Миг единый веры
Есть
вечность. Пусть он нашу
жизнь поглотит!
Прочь думы! Прочь сомненья хладный червь!
Забудем все! Весь мир! Себя самих!
В одном восторге и в одном блаженстве
Смешаем
жизнь и смерть!
Я шел, чтоб вам это все рассказать, как будто время для меня остановилось, как будто одно ощущение, одно чувство должно было остаться с этого времени во мне навечно, как будто одна минута должна была продолжаться целую
вечность и словно вся
жизнь остановилась для меня…
Этот покой природы, мягкий свет осеннего солнца и мирные проявления
жизни обитателей леса освежали расшатанные нервы, успокаивали наболевший мозг и как-то невольно наталкивали мысль на идею о
вечности, с одной стороны, и бренности человеческого существования, с другой.
Пожалуйте. По уходе их я в сильной горести упал на постель и разливался в слезах. В самом же деле, если беспристрастно посудить, то мое положение было ужаснейшее! Лишиться в
жизни одного завтрака!.. Положим, я сегодня буду обедать, завтра также будет изобильный завтрак; но где я возьму сегодняшний? Увы, он перешел в желудки братьев и наставника, следовательно — а все таки не ergo, — поступив в
вечность, погиб для меня безвозвратно… Горесть убивала меня!..
Сыновья мои — уж это другое поколение — конечно, также наслышавшиеся от своих наставников, говорили, что любовь есть душа
жизни,
жизнь природы, изящность восторгов, полный свет счастья, эссенция из всех радостей; если и причинит неимоверные горести, то одним дуновением благосклонности истребит все и восхитит на целую
вечность. Это роза из цветов, амбра из благоуханий, утро природы… и проч. все такое.
Прошедшее пошло и неинтересно, будущее ничтожно, а эта чудная, единственная в
жизни ночь скоро кончится, сольется с
вечностью — зачем же жить?
Меж скал незыблемых один,
Забыл он
жизни скоротечность,
Он, в мыслях мира властелин,
Присвоить бы желал их
вечностьЗабыл он всё, что испытал,
Друзей, врагов, тоску изгнанья
И, как невесту в час свиданья,
Душой природу обнимал!..
(Смотрит на часы.)Часы бегут — и с ними время;
вечность,
Коль есть она, всё ближе к нам, и
жизнь,
Как дерево, от путника уходит.
Я жил! — Зачем я жил? — ужели нужен
Я богу, чтоб пренебрегать его закон?
Ужели без меня другой бы не нашелся?..
Я жил, чтоб наслаждаться, наслаждался,
Чтоб умереть… умру… а после смерти? —
Исчезну! — как же?.. да, совсем исчезну…
Но если есть другая
жизнь?.. нет! нет! —
О наслажденье! я твой раб, твой господин!..
Послушай, я забылся сном
Вчера в темнице. Слышу вдруг
Я приближающийся звук,
Знакомый, милый разговор,
И будто вижу ясный взор…
И, пробудясь во тьме, скорей
Ищу тех звуков, тех очей…
Увы! они в груди моей!
Они на сердце, как печать,
Чтоб я не смел их забывать,
И жгут его, и вновь живят…
Они мой рай, они мой ад!
Для вспоминания об них
Жизнь — ничего, а
вечность — миг!
У древних сила эта называлась: всемирный разум, природа,
жизнь,
вечность; у христиан эта сила называется — дух, отец, господь, разум, истина.
То, что умирает, отчасти причастно уже
вечности. Кажется, что умирающий говорит с нами из-за гроба. То, что он говорит нам, кажется нам повелением. Мы представляем его себе почти пророком. Очевидно, что для того, который чувствует уходящую
жизнь и открывающийся гроб, наступило время значительных речей. Сущность его природы должна проявиться. То божественное, которое находится в нем, не может уже скрываться.
В XII книге «Метафизики» (гл. VII), давая определение Божества как мышления,
жизни,
вечности, полноты и совершенства, Аристотель продолжает уже в тонах «апофатического» богословия: «Ясно, что существует вечная, неподвижная, отдельно от чувственного и самостоятельно существующая сущность (ουσία).
«Ибо все вещи произошли от вечного духа, как образ вечного; невидимая сущность, которая есть Бог и
вечность, в своем собственном вожделении ввела себя в видимую сущность и открылась чрез (mit) время таким образом, что она есть во времени как
жизнь, а время в ней как бы немо».
«Я прошу вас, — резюмирует Шеллинг, — считать установленным следующее: 1) Существо того, что Н. 3. называет Сыном, есть вечно в Боге и как поглощенное в actus purissimus божественной
жизни, само с Богом, θεός. 2) С того момента (von da), как Отец усматривает в образах своего бытия возможность другого бытия, или того момента, как ему эти образы являются как потенции, т. е., стало быть, от
вечности, с того момента как он есть Отец, вторая потенция представляется ему как будущий Сын, он, стало быть, уже имеет в ней будущего Сына, которого он в ней наперед познает, в котором он собственно принимает план (Vorsatz) мира.
Рассуждая же в восходящем направлении (ανιόντες), скажем, что она не есть душа, или ум, не имеет ни фантазии, ни представления, ни слова, ни разумения; не высказывается и не мыслится; не есть число, или строй, или величина, или малость, или равенство, или неравенство, или сходство, или несходство; она не стоит и не движется, не покоится и не имеет силы, не есть сила или свет; не живет и не есть
жизнь; не сущность, не
вечность и не время; не может быть доступна мышлению; не ведение, не истина; не царство и не мудрость; не единое, не единство (ένότης), не божество, не благость, не дух, как мы понимаем; не отцовство, не сыновство, вообще ничто из ведомого нам или другим сущего, не есть что-либо из не сущего или сущего, и сущее не знает ее как такового (ουδέ τα οντά γινώσκει αυτόν ή αΰθή εστίν), и она не знает сущего как такового; и она не имеет слова (ουδέ λόγος αυτής εστίν), ни имени, ни знания; ни тьма, ни свет; ни заблуждение, ни истина; вообще не есть ни утверждение (θέσις), ни отрицание (αφαίρεσις); делая относительно нее положительные и отрицательные высказывания (των μετ αύτη'ν θέσεις καί οίραιρε'σεις ποιούντες), мы не полагаем и не отрицаем ее самой; ибо совершенная единая причина выше всякого положения, и начало, превосходящее совершенно отрешенное от всего (абсолютное) и для всего недоступное, остается превыше всякого отрицания» (καί υπέρ πασαν αφαίρεσιν ή υπεροχή των πάντων απλώς οίπολελυμένου και έιε' κείνα των όλων) (de mystica theologia, cap.
Самое сознание временности, с его жгучестью и остротой, порождено чувством сверхвременности, не-временности
жизни, оно родится лишь при взгляде во время из
вечности.
Но это не значит, чтобы увековечены были в мире идей эмпирические черты земной
жизни Сократа, ибо они принадлежат не
вечности, но временности; они могут быть вековечно запечатлены лишь в едином слитном акте, синтезе времени.].
Если Слово Божие и говорит о «вечных мучениях», наряду с «вечной
жизнью», то, конечно, не для того, чтобы приравнять ту и другую «
вечность», — райского блаженства, как прямого предначертания Божия, положительно обоснованного в природе мира, и адских мук, порождения силы зла, небытия, субъективности, тварной свободы.
Что росинка в море-океане, то
жизнь земного тела в
вечности!..
Начинает Пьер с тех же вопросов, которыми мучается князь Андрей. «Что дурно? Что хорошо?.. Для чего жить, и что такое я? Что такое
жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем? — спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного не логического ответа вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь — все кончится». Смерть все кончит и должна прийти нынче или завтра, — все равно через мгновение, в сравнении с
вечностью».
Вот мировое пространство. В нем мириады пылинок-солнц. Вокруг каждого солнца свои миры. Их больше, чем песчинок в пустыне. Века, как миги. То на той, то на другой песчинке
жизнь вспыхнет, подержится миг-вечность и бесследно замрет. На одной крохотной такой песчинке движение. Что это там? Какая-то кипит борьба. Из-за чего? Вечность-миг, — и движение прекратилось, и планета-песчинка замерзла. Не все ли равно, за что шла борьба!
Один из современных сынов Достоевского, поместившийся под знаком «
вечности», пишет: «Над бездной всеобщего и окончательного небытия хотят позитивисты устроить
жизнь, облегчить существование, ослабить страдания этого малого, короткого, узкого, призрачного в своей бессмысленности бытия. Веселые позитивисты, поющие хвалу
жизни, должны понимать
жизнь как «пир во время чумы»… Только опустошенные, плоские, лакейски-самодовольные души не чувствуют ужаса этой «чумы» и невозможности этого «пира».
Всей
жизни можно сказать: «да, это правда!» Все оправдано одним этим мигом, «длящимся, как
вечность».
Человека ждет неизбежная смерть, несчастные случайности грозят ему отовсюду, радости непрочны, удачи скоропреходящи, самые возвышенные стремления мелки и ничтожны перед грозным лицом
вечности, — а человек ничего этого как будто не видит, не знает и кипуче, ярко, радостно осуществляет
жизнь.
— А что, если в будущей
жизни одни пауки или что-нибудь в этом роде? — сказал он вдруг. — Нам вот все представляется
вечность, как что-то огромное-огромное! Да почему же непременно огромное? И вдруг, вместо всего этого, представьте себе, будет там одна комнатка, этак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, и вот и вся
вечность… Мне, знаете, в этом роде иногда мерещится.
«Где это, — подумал Раскольников, — где это я читал, как один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что если бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно было поставить, а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, — и оставаться так, стоя на аршине пространства, всю
жизнь тысячу лет,
вечность, — то лучше так жить, чем сейчас умирать.
«Высочайшая минута» проходит. Возвращается ненавистное время — призрачная, но неотрывно-цепкая форма нашего сознания.
Вечность превращается в жалкие пять секунд, высшая гармония
жизни исчезает, мир снова темнеет и разваливается на хаотические, разъединенные частички. Наступает другая
вечность — холодная и унылая «
вечность на аршине пространства». И угрюмое время сосредоточенно отмеривает секунды, часы, дни и годы этой летаргической
вечности.